Педофилка |
||||
=Осторожно - мания!= В детстве я часто болела педофилией. Собственно, я и сейчас ещё не сильно-то вылечилась, но тогда моя инфлюэнца носила крайне совсем уже навязчивый и хронический характер. Я любила разных учителей, воспитательниц, всяких взрослых родителей и других педагогов - своих и чужих. Учеников я, конечно, тоже любила, но с их стороны адекватности добицца было всё же гораздо трудней иногда - многие из одноклассников смотрели на меня свысока из-за моего маленького роста, а старшеклассники чё-та дразнили Кнопкой и ничего серьёзного с ними поговорить пришло бы на ум только совсем идиоту - хотя не всегда… Началось всё, конечно же, с мамочки. Заметив однажды мой безбрежно-голубой взгляд от усилий распахнутый на утёнке-горшке, моя и без того нежно любимая поцеловала меня прямо в мой голый нос!.. Я тогда ещё не знала ничего про секс и эротику, я думала, что это родительский способ ускорить в деле какашку, но меня сильно тронули мамины напряжённо-отвислые груди, прямо по плечу! И я подумала, что накакалась, наверно, уже на всю жизнь - такая хорошая и тёплая у меня мамочка, которую, кстати, зовут Ирина Витальевна, а я не знала тогда и говорила ей "Ир!..". Как я теперь выяснила - она тада тоже нифигашеньки ни знала ни про какой секс и эротику, а так просто поцеловала, случайно, от приступа в серце любви - но я уже не могла отвлечься от возникшего во мне пламенного и не совсем ещё понятного мне к ней чувства!.. Развратила я её в ванне. Много томительно-долгих минут я крутилась перед ней своим обнажённым и полностью нагим телом с голой задницей и орала "Ой, щиплет, Ир!!", прежде чем до неё, наконец-то, дошло, какие страстные муки уже я испытываю! - Какая же ты красивая у меня... - услышала я её с чего-то утихший до шёпота мягкий голос и открыла глаза сквозь шампунь, который сразу аж перестал мне щипать: мамочка смотрела на меня, как уставившаяся на куклу глупышка, а потом поцеловала в пизду. - Ещё! - я потребовала сразу же, потому что письке понравилось, а Ирка могла всё забыть от своей любви, которая явно читалась в её подобалдевших глазах... - Чего - "ещё"? - моя мамочка тогда действительно была ещё очень глупенькая. - Поцелуй! Поцелуй! - Ты чего?! - она просто опешила и растерялась, как маленькая. - Ну, быстро, Ир! Ну, пожалуйста! Ну, пожалуйста-препожалуйста - ещё разик! - я решила её умолять хоть до утра, пока она не сдасца. Она чмокнула меня куда-то в пузик, в пупок. - Нет, не туда! А туда!! - А "туда" не целует никто! - смекнула, похоже, о чём уже речь, наконец, моя мамочка. - Ты чё, обалдела, Матрёшка? А ну, башкой быстро под душ и выскакивать! - Чего это не целуют... - я заскулила, как только могла и умела, чтобы ей лучше узнать было о моих душевных страданиях навсегда. - Ты же поцеловала! Ага?! Я резко вернулась из-под душа с умытою головой и попыталась заглянуть Ирке в глаза: - Ну, поцеловала же, Ир?.. Да?.. А это правда нельзя? Что - прямо нельзя-пренельзя? - Нельзя-пренельзя! Отстань!.. - Ир, а ты же поцеловала? Ну скажи... - Поцеловала-поцеловала... вылазь! - Ну уш нетушки - я всем теперь расскажу, что ты поцеловала меня туда, куда нельзя-пренельзя! Поцелуй быстро ещё разик, чтобы я никому-никому! Честное слово!.. - Ой, дурочка... - Ирочка почему-то вздохнула и охнула. И поцеловала ещё. Нежно и ласково, как умела только она, когда целовала меня на ночь в рот, чтобы я молчала уже и больше не баловалась!.. - Ещё один разичек... честно... и всё!.. - я аж забыла дышать, так было приятно-тепло и не хотелось её отпускать: я сильно-сильно прижала мамочкину шелковистую голову к своим ногам под живот... Она поцеловала ещё, и я её отпустила меня вытирать. С тех пор я имела её как хотела и куда хотела. Я говорила ей, что никому не скажу, и тогда она сразу слушалась. А чтобы ей не обидно было, я сама целовала её туда куда нельзя-пренельзя. - Ты тоже никому не говори! - Не скажу... Мамочка читала мне по вечерам про всяких микки-маусов Маугли бегающих по африке почти голыми, а я сидела у неё между ног и целовала в тоненькие, мягкие её трусы. От моих поцелуев они намачивались - сначала несильно, а потом сильно, аж до попы и на простыню, а мне почему-то очень сильно нравилось греться между её тёплых и нежных ног головой и пахла она очень невероятно, как француские все сразу духи!.. - Ир, можно ты без трусов почитаешь?.. - Нет. - Ну, Ир... Я тянула её за резинку. - Я же никому-никому... - По заднице щас! - Ну всё - я обижусь сейчас и тогда будешь знать! - Нет. Всё - сядь и сиди, не вертись! Слушай... - Хорошо... Давай-давай - почитай!.. Я буду слушать и незаметно для тебя плакать!.. Всё - я обиделась... Ну, Ир... - А без трусов не будешь? Плакать незаметно для меня? - любимую мамочку ни с того пробивало на смех. - Не буду... - сердито бурчала я надутыми щеками в её коленки. - Закрой глаза - открой рот! - смеялась Ирка и стягивала с себя свои трусики. И я снова любила про Маугли, потому что теперь ещё можно было и терецца о её шелковистые волосики, которые почему-то росли у неё на письке, а у меня совсем нет... - "Все джунгли твои, - говорила Багира, грациозно растягиваясь на высоком суку, - можешь охотицца на что попало, маленький лягушонок, но никогда не срезай ветвей золотой конопли, что растёт в Изумрудной Трясине! Таков почему-то у нас Закон Джунглей...", - внимательно читала Ирча мне книжку. - Ир, почему у тебя тут такой хороший пушок? - Взрослая потому что! "Особенно не срезай их в первую ночь полной луны после сезона дождей, иначе тебе..." Я блуждала носом в её мягких джунглях и мне было совсем хорошо... - Можно лизну? - Нет. "А если мишук Баллу узнает, что ты ослушался, то... Тебе придёцца делиться ещё и с ним!" Маришка, обезька мелкая! Ай!.. Уфф, блин... Ой, я и лизала-то всего один, или два, или три разика! А она так смешно дёргалась своей попою по кровати и стонала вся страстно, как обречённая! Наверное, сильно сексуальной была в свои юные годы. А на кухне я её с шоколадным кремом любила. Тогда она просто выдавливала немножко из тюбика вместо торта себе "туда", под волосики. - Будешь апельсин с шоколадом? Она раздвигала ноги, сидя в кресле, и подставлялась мне сразу вся. А я без апельсинов с шоколадом вообщеж жить нимагу! И лизала поэтому, как сумасшедшая, даже казалось, что из Ирки в самом деле текёт самый вкусный апельсиновый сок, так быстро приходилось проглатывать!.. Но тогда я по децкости лет и понятия не имела, что это были у меня первые приступы "ранней прогрессирующей педофилии", поэтому пока ещё не сильно тревожилась... А вот с папочкой пришлось повозиться. Во-первых, я сначала не знала, что он настолько сусчественно отличается от мамочки!!! Я думала, что у них разница только в усах и в умении исчезать по утрам неизвестно куда из дому... Я всё поняла рано утром, когда однажды вдруг меня подняло под задницу и уткнуло в мою маленькую подушку головой чем-то крепким и твёрдым. Мне снился сон, как раз, что я у тёть Маши, соседки, черешни ворую в её палисаднике, и только не могу понять с чего это меня так ветка снизу головой в небо жмёт!.. Я проснулась, как обычно, между мамочкой с папочкой и глянула трезво на реальность вещей у себя между ног - под моими трусиками у меня из-под ног высовывалась какая-то смешная "ветка", которая росла, как оказываецца, из-под папочкиного живота, пока он крепко-накрепко спал... Мамочка проснулась тоже тогда - Ирочка как-то чувствует всегда, что я попроснулась - и чуть слышно вскрикнула!.. Чего это с ней, я не поняла, но тем же вечером они мне напридумали! - Вот, Маришик, твоя новая кроватка! Прикольная - по правде же? Ага байки? Ну я им и устроила тогда "байки"!.. Я подобного вероломства не ожидала и от страшного Костика Кицына, который мне два раза кафету зажилил, не то что от родных и чем-то мне всё-таки близких родителей!! Я ревела, как майский медведь, и сквозь горячие децкие слёзы объясняла им обоим двоим, как же сильно они меня вовсе не любят и не собираются! И что я тогда буду жить на улице с дядей Толей бомжом в его коробке из-под холодильника, потому что у него там свечка и все стенки картинками сникерсов обклеены, а не такое жестокое отношение к детям или ребёнку!.. В общем они согласились стать добрыми и не прогонять меня навсегда. Только папочка теперь всё время спал лицом куда-то к окну и мне во многом непонятным осталось то, что стало так интересным... И тогда я снова придумала с ванной. Только не так, конечно, как с мамочкой, потому что Лешка меня не купал же совсем, ни с шампунем, ни как. Я просто стала заскакивать, когда он там брился себе по утрам, в туалет рядом с ним. А он там не всегда только брился... - Мартышка, каза, брысь - сколько раз говорить! - Лешка, я писять хочу! - Не называй меня Олежкой - я большой, а ты маленькая! Зови папой, или папой Олегом, или попросту - Командор! - А маме же можно!? - Мама тоже большая! - А писять? На самом деле, конечно, папочку зовут Олегом Витальевичем, хоть они и не близнецы с мамочкой - я узнавала - просто однофамильцы. Но если он поутру вместо бритья в своём зеркале оказывался как раз под душем, то я старалась тянуть время как можно подольше, пытаясь увидеть, что там у него там, где у мамочки и у меня нормальные письки... Один раз я заскочила тогда, когда он стоял голый по пояс, в одной майке и мыл себе ногу. - Ты же майку намочишь! - я сразу сказала ему и увидела, какой у него волосатый и голый зад. - Мартышка, бл...! - он как-то странно сразу сказал тада слово "блин" и упал на обе ноги. - Ирк, забери её - я уже не могу больше это воспитывать!!! Но пока мамочка прибежала и вся разохавшись утащила меня на руках, я успела зайти к нему спереди и спросить: - Ой, пап, а это у тебя что?.. И потом у Ирки на кухне всё спрашивала "Ир, ну что это у папы там так тряслось впереди?!". Но Ирка совсем стала хитрая тогда и мне ничего не рассказывала, то есть не занималась моим половым воспитанием, и может быть поэтому даже я так сильно и навсегда заболела! И вот однажды я впоймала его за мастурбацией и онанизмом, потому что они поставили на ванну амбарный замок от меня, и мне нечего было делать, только грустить на утёнке, как маленькой, а я уже пошла в школу! Он сидел поздно вечером один в их с маминой комнате и смотрел какую-то порнографию по первому каналу теленовостей. Ирка "задерживалась" на своей работе, как с ней иногда часто бывало, и я теперь с позиций прожитых лет понимаю вполне чего это и где она там, наверно, задерживалась!.. А Лешка сидел перед этим своим видеотелевизором в одних трусах и наверно страсно дрочил. А я уже не могла терпеть, потому что меня томила безвестность во всём этом вопросе. Тогда я зашла и сказала ему, как Ирке: - Быстро, Лешка, показывай мне, а то Ирке всё расскажу! И бабушке Вере, и вообще всем, кому мне захочецца!.. - Ты чего такая сердитая, Мартиш? - он на тот момент совсем не разбирался в моей большой и светлой любви. - Мультики через пятнадцать минут будут, ну подожди немножко... - Ты что - мне не мультики! - я даже покраснела от страсти - можно разве так сильно меня не понимать?!! - А что? - он жалобно заморгал, и я сжалилась... - Пап, ну покажи мне, что там есть у тебя!.. - я показала ему на трусы. - К... х... гх... к... Лешка тада позабыл, как нормальные разговаривают. - Ты чё - жадный? Да? Ну покажи, Лешка - я тебе свою Нютку, что мы из Барби переделали, подарю на два дня или даже на три! Он перестал кашляцца вместо слов и вдруг стал строго-серьёзным, как на выставке щенков самый главный дог: - Запросто! Зырь... Встал и снял свои плавки-трусы до колен. - Ну как - нравится? - Ой, а что это у тебя? - Аист. Помнишь, Иришка рассказывала? Приносит детей... в конверте... Я смотрела во все глаза и не могла оторвать своих децко-наивных зрачков от мягкой даже на взгляд живой трубочки, которая росла у Лешки под животом в мохнатых кудрях... - Аист же не такой... - А какой? - Я видела в мире животных... Аист как птица... А у тебя как какой-то слон!.. - Да ладно! Слонёнок тогда уж скорей... - Для слонёнка у него хобот сильно толстый! Это просто маленький слон. Ты писяешь из него, да? - Ага, и ещё Ирке показываю по ночам, когда она говорит, что не скажет никому и бабушке Вере! - Не может быть!! - я почему-то сразу поверила - от Ирки я уже многого могла ожидать... - А можно я поцелую? - А можно я?! - В куда ещё? - я чуть озадачилась. - Теперь ты снимай трусы - твоя очередь! - Ой, я не могу - у меня же там видно всё! - Ну и нужна мне твоя Нютка! - Ой, подумаешь!.. - я стеснительно и грациозно сняла свои децкие маленькие трусы. И он сразу припал, и стал страсно меня целовать в мой нежный бутон, и я кончила. То есть не испытала сокрушительный страсный оргазм, конечно, а просто сильно обрадовалась и Ирка пришла. Так я узнала про свою навязчивую болезнь, потому что подслушивала, как они там шептались в своей комнате ночью и думали, что я сплю. "Ириш, как думаешь - это педофилия?", спросил Лешка у Ирки. "Похоже на то...", мамочка отмурлыкивалась там еле слышно, но я слышала всё отчётливо, так обострился у меня вслух! "Ну и чё теперь - пролечиваться или лишаться родительских прав?" "Да у меня из прав перед этим сокровищем одни только обязанности! А полечиться, наверное, было б забавно - прикинь, Олежь, это ж, наверно, в дурдоме лечат..." "Остаётся самолечение... Надо её в деревню к бабушке месяца хоть на два-три сплавить!" "До каникул же ещё месяц!" "Да там у них своя школа нормальная... Сказать только Вере Сергеевне, чтобы присматривала за ней". Я стояла на пороге никем не замеченная и одинокая, и понимала теперь, как называется то чувство родившееся и всё растущее во мне, и я не очень обрадовалась, что болею, оказываецца, но зато я сильно обрадовалась, что поеду к бабушке уже скоро совсем, потому что не виделась с ней сто лет! Я же не знала ещё, что бабушка мне теперь тоже так сильно понравицца... Пал Петрович был наш сосед по лестнице. Слесарь-изобретатель - изобретал, как лучше унитазы чинить. У него было специальное брюшко для пива и здоровый портфель с инструментами. Но он не знал ещё, как рациональный сантехник, что его подкарауливает уже в подъезде педофил-новатор в неизвестном ему лице, то есть я... Я там его и изнасиловала, прямо на лестничной клетке в подъезде, чтобы чуть тише пыхтел, када по пролётам со своим портфелем взбираецца!.. Потому что мне уже шёл двенадцатый год и хотелось всё большего. Он шёл мне навстречу снизу судьбе и блестел вспотевшею лысиной, так трудно давался ему его рационализаторский хлеб. А я стояла полностью голая, только в трусах, тапочках и в платье на голое тело, и ковырялась в замке на окне. - Не открываецца! - я сказала ему. - Чего? - он заблестел ещё и лицом. - Здрасьте, Пал Петрович! - я напомнила ему о встречной вежливости. - Ничего не открываецца! Видите - заело окно! - Здраствуй-здраствуй... Ну так и чё? Я при чём? На другом этаже открой. - Вы же слесарь - вот и чините!.. - Управдом починит! Я не по этому профилю. Он чуть не упыхтел от меня по лестнице дальше наверх. - Вы что, Пал Петрович! Разве можно быть таким равнодушным к общей беде! Я же хочу покурить! Помогите ребёнку немедленно! - я вообще не курила, но мне надо было уже же его хоть чем-то шокировать, а то бы ушёл... И мы стали подымать ту раму вдвоём, потому что у Пал Петровича обнаружились, наконец, остатки его пожилой совести!.. Сначала я рядом с ним подымала, а потом засунулась к нему под живот и пыхтела не хуже его. Поэтому у него сразу встал на моё беззащитное децкое тело в трусах. - Чего это вы не подымаете больше? Надо же дальше!.. - я ещё потолкала чуть-чуть в одиночку, потому что окно уже открылось, но была маленькой щель. И обернулась к нему. А Пал Петрович стоял весь красный, как рак. - Дальше я тебе уже загоню... - прохрипел Пал Петрович и стал шарить по моему децкому телу мокрыми, волосатыми лапами так, что мне стало щекотно и ужастно приятно во всей сразу жаркой груди... - Сисек нет же ещё... Дура глупая... Жопа с кулак... А туда же т..твою на мою... - бормотал он какие-то свои сантехнические ругательства и жутко приятно брал меня за пизду. - Повертайсь!.. Я быстро закинулась платьем на голову и спустила трусы аж до тапочков, чтобы было ему на что посмотреть... В щель подоконника дул ветер весны, и я сильно зажмурилась от всего сразу - и от солнца в окне, и от того, что сейчас может быть будет... Хотя и не знала ещё, как это так, а только по телеку фотографии видела. А он стал прижимацца ко мне позади, и так сильно... И руками вцепился в меня, будто совсем вдруг меня полюбил. Я уже, наверно, догадывалась, что он голый там позади меня стоит, без штанов. И вдруг... Как засунулось мне что-то прямо в живот! Я чуть дар речи не потеряла - хотела сказать ему "Пал Петрович, вы что!", но у меня только рот на солнце открылся, и я заморгала глазами, как удивлённая рыба-кит... Но долго удивляцца я уже не могла - меня это всё так исполнило разными чуствами, что я словно стала парить в этом воздухе! И даже заахала, как по телевизору во время погони в кино!.. А он стал там елозить по мне, а я елозила вся по подоконнику, и Пал Петрович мне дышал жарко на ухо: "Ведь же, бля, отъебу..." Но я тогда таких слов мало знала ещё... Уже много-много лет спустя я поняла, что когда мне в трусы на тапочки потекло, то тогда я стала с ним женщиной... А там, в подъезде, я только сильно вся задрожала непонятно с чего, как будто от холода, хотя всё же было наоборот, и хотела, чтобы он подольше притискивался своим этим мягким, большим животом к моей голой спине!.. Детей у нас с ним почему-то не было, хоть я в книжке потом и читала, что и не от такого бывают... Зато я теперь точно узнала, чего мне хотелось жаркими от страсти ночами! А я раньше думала - приступы... А хотелось мне теперь совсем даже вовсе не вылечивацца от этой моей больше недецкой болезни... - Кирьянова, где находится Ливерпуль? Странный, правда, вопрос? Это когда я ходила уже в шестой класс, и у меня появились первые до жути перепугавшие волосы там где в трусах! А ему только этот его какой-то там Ливерпуль… А то что он был очередной жертвой моей к нему педофилии и на несчастное разбиваемое об него уже децки-женское серце ему было софсем наплевать!.. Я-то была уже софсем взрослая, конечно, на ту пору и знала уже, где у него находицца этот его «Ливерпуль», но не торопилась сразу признавацца в любви, потому что была знакома с ним только два месяца и встречались мы только в коридорах, да на его географии!.. - Гений Напалмович, какой Либерпуль?.. – я искренне смотрела ему в глаза, чтобы он тоже уже хоть на минутку влюбился в меня, наконец! - Перестань кривляться, Кирьянова, и попытайся выговаривать по-человечески хотя бы моё имя – Георгий Павлович – ты запомнила? - Я-то – запомнила!.. – но на самом деле я на него просто обиделась – так, понарошке, чтобы он тоже запомнил хоть что-нибудь… - Ливерпуль – это английский город. Так где он находится? - А вы поставите мне пятёрку за поведение в четверти? - Хоть семёрку, только подойди уже к карте и отыщи Ливерпуль хотя бы из уважения к уставшему уже хихикать над нами с тобою классу! Я совершенно не поняла, при чём тут может быть карта, на которой вообще вся Земля была нарисована какими-то там большими кругами похожими на велосипед, но разгневалась уже по-настоящему от приступа в серце любви и дала себе зарок на всю жизнь в ту же неделю познакомицца с ним поближе… В тот же день я оставила его после уроков, когда все разошлись уже с классного часа, и он выходил со своими журналами запереть чтобы дверь за собой навсегда. Но я не предоставила ему такой возможности, потому что уже десять минут подкарауливала его у стены: - Георгий Павлович, вы серьёзно относитесь к жизни? – у него чуть журналы эти его не просыпались в пол, потому что он думал уже, что никого рядом нет. - Маринка? – от неожиданности он впервые за всегда мою жизнь назвал меня не пофамилии и у меня аш в коленках сфелось. – Ты почему не ушла? К какой ещё жизни? - К половой! – я решила сразу ему отомстить за все потерянные к нему годы любви, штоб он аш абалдел. – Георгий Павлович, извините, мне надо с вами поговорить – не закрывайте ваш кабинет. Пройдёмте! Я видела, как вы целовались с Лизабетт в лифте третьего этажа… Хотя, конечно, на самом деле не видела, я на лифте не катаюсь уже – не маленькая – но надо же мне было что-то сказать! - Интересно… - он перестал там щёлкать замком и мы вошли снова назад. – В лифте, значит… На третьем этаже… Никогда бы не вспомнил без тебя! Класс!.. Ну и чего? - Што – «Чего»?! Вам дорога педагогная честь? - Какая?? – он чуть с края стола своего не упал, куда уже собирался присесть. - Я всем расскажу, что вы целуетесь с учительницей младших классов и вас нарисуют в стенгазете как кактус! – я сердито смотрела в него, потому что уже нимагла… - Оё-ёй… Мариночка, это здорово, конечно… Меня в газете ещё никогда никто не рисовал, но ты объясни для чего это надо? - Для того, что я вас люблю! – я взяла и сразу ему всё рассказала, хоть и не собиралась, вообще-то, пока… - Но ведь это шантаж, наверное… Хм… - он решил вдруг с чего-то похмыкать. Я не знала тогда ещё, что такое «шантаж», но смотреть на него сквозь штаны уже не могла: - Георгий Павлович, быстро… покажите мне, что у вас там!.. И я никому не скажу… Вообще-то, я сомневалась уже, что этот отлаженный на мамочке метод вдруг подойдёт, а он взял и показал! И ещё так спокойно, как будто это он карту с доски своей снял, чтобы продемонстрировать очередной экспонат… Но я-то чуть ниафигела с этого его «экспоната»: - Ой, а чего он у вас такой большой?! А чего он висит? А я можно потрогаю? – у меня к нему сразу появилось столько разных вопросов и вспыхнул жизненный интерес… - А чего должен, по-твоему, делать? – я не обращала сильно внимания на него уже, но кажется там наверху он пытался то ли хихикать то ли улыбацца прям надо мной… Я взяла его за упруго-горячую плоть… и мне понравилось так, что я чуть тут же не расцеловалась с ним… Но тут мне чуть руку ни атарвало! Он встал почему-то так быстро, когда я его только сжала разок, что у меня с ним весь кулак в обратную сторону вывернуло ш!.. - Ой, Кирьянова, вот этого я уже и от себя не ожидал! – прореагировал он там наверху. – Прекратили немедленно и по домам! - Ага… Сейчас… - я ведь не могла уже просто от него отцепицца и поэтому сжала его изо всех сил в своих руках, посмотрела на него в глаза как можно жалобней, и быстро-быстро задёргала кулачком по твёрдому уже как камень стволу… - Сейчас, Георгий Павлович… Я сейчас… Он дунул так, как будто воздерживался уже суток пять от всех вообще поцелуев, а не только на третьем этаже… Струя его спермы чуть не засвистела, когда пролетала у меня мимо ушка куда-то сзади на стол, а одна капелька попала на воротник, который я потом целую неделю дома прятала, никому не показывала и наслаждалась в тиши… - Ойх!.. Маришка-Маришка… - он с чего-то наклонился ко мне и решил, что я тоже умею уже целоваться и поэтому поцеловал меня сразу в губы и в нос. – Ты прелесть!.. - Идите уже, Георгий Павлович – я сама тут всё уберу!.. – я пошла за меловой тряпкой к доске. – Я вас правда люблю, не подумайте!.. Только у меня мания педофильная, а карты у вас вообще все неправильно нарисованы, потому что я в них не разбираюсь! - Ключи в учительскую занеси – я там подожду! – он с чего-то смеялся, но мне тоже было так хорошо, што не передать, хоть я и старалась об этом ему пока не рассказывать… - Действительно – плакала моя «педагогная честь» с тобой! И он вышел за дверь, а я подумала, что плакала она всё-таки здорово – такой резкой струи себе я даже не представляла ещё! И я принялась вытирать с парты меловой тряпочкой две огромные наплаканные молочные кляксы… А потом Ирку вызвали к заучу за меня. Я тогда уже большая была и закончила пединститут, потому что решила пойти по профилю своей жёской болезни и разобрацца с ней уже на профессиональной основе. К тому времени мне не надо уже было вставать в семь утра и под звуки «Пионерской зорьки» заставлять Ирку есть бутерброды, но зато приходилось вставать в полшестого, чтобы попроверять недопроверенные как всегда с вечера их тетради… Ирка же с Лешкой тогда с непонятно чего совершенно забросили моё воспитание и сами вели себя словно маленькие – то уедут в какой-то «круиз» и меня не берут, то устроят себе «вечеринку любви» с древнереликтовой музыкой и ибуцца там под Metallic’у со своими такими же шалопаями как они, то вообще свалят в кино на три дня – а я одна на всю семью с кошкой Пуськой весь дом подметай и ещё на работу ходи!.. А зауч у нас была строгая, а я разбила стекло. А фигли оно стояло там в коридоре – я об него чуть не порезалась, когда все эти хрустально-сказочные витражи проводившейся реконструкции аш посыпались словно град мимо меня! Грузчик Фёдор-Матвей потом извинялся как мог, шо приткнул их у нашей стены, и весь плакал у меня на груди и умолял не выгонять его за это, наконец уже, в армию!.. Хотя Ирку не за это, конечно, к заучу вызвали, а просто они с ней были по чём-то подруги – может учились где вместе или стояли плечом к плечу у станка… Хотя видела я тот папин «станок», а зауча нашу – Элизабетт Ольговну – там вовсе не видела. И вот Ирка пришла, как прилежная мать, только в мини-юбке своей наизнанку – у них такая фишка в тусне – а я совершенно случайно вошла, мне вообще-то домой пора уже было идти. И вот картина: я – в с утра отутюженной форме, белоснежной блузе с элегантным приоровским галстучком, в юбке ниже колен, в этих тесных чулках и на неудобнейших, но педагогически-правильных шпильках; и эти две оторвы – в сигаретном дыму в основном из одежды, и в фрагментах нижнего белья в виду разноцветия своего выдаваемого за верхние одеяния!.. - Элизабетт Ольговна, как вам не стыдно! А как же пример детям, особенно младших классов ваших, которые теперь уже старшие?! – я, искренне негодуя, отобрала у них розовые бычки Vouge-La’Art’а и распахнула окно, чтобы солнце и ветер напомнили им уже о существующей в мире весне и безумящем запахе сирени, а не только сигаретных затяжек в один паровоз на двоих… Но им, оказывается, не очень-то надо было напоминать… - Маришк, отлижи?! – Ирка совершенно бесстыже уж ссовывалась задницей со стола из-под своей мини-юбки и выворачивала передо мной свои мягкие губки – ходить без трусов в любое время года это как-то тоже считалось приличным у них, хотя я и ругала её за это уже пару раз! - Ты опять без трусов, Ирка?! Май на дворе! Всем же видно! У тебя – дочь учительница, муж попался хороший такой, а ты ведёшь себя, как лахудра! Быстро брысь со стола, мне журнал надо вниз положить! - Ну, Маришк, ну пожалуйста!.. – Элизабетт Ольговна пристроилась в парочку к ней и тоже задрала на себе какое-то полухиппическое приключение. Мне стало так неудобно за них, что я вынужденно опустилась, прямо как была в полной форме, перед ними на коленки (блин, колготки порвуцца опять!..) и, так и быть, поцеловала Ирку в коленку… - И меня! – Лиз сразу заелозила попою всей от нетерпения, и я поцеловала её… Ой, они такии смешные, когда кончают! Моя Ирка обоссала́сь… Они просто пользовались моей известной им слабостью – ну, что я люблю разных там педагогов и ихних детей – хотя в этот момент я уже, признацца, не до конца разбиралась, кто из нас там всех был больше педагоги-родители, а кто дети их: цветастые эти чудеса передо мной без трусов одна с лахматой, другая с побритою пёздами, конечно вроде ш и рожали меня и воспитывали в своё время, но ведь и я теперь была хоть и в рискующих стереться до дыр, но в форменных и настояще-училкофских колготках и юбке!.. А у Лизки такая прикольная родинка на правой большой губке и мини-татуаш от неё стрелочкой, просто ф-кайф!.. Поэтому я и первой её стала лизать в мягкую щель – она почему-то мокрая вся была уже, розовогубая и растянутая аш до попы, как будто она ибёцца не переставая три раза в день, а ведь я её знала как зауча, то есть строгую и деликатную в отношениях как минимум восемь часов в сутки это точно! Лиз хихикала придурашливо и всё время пыталась оттянуть меня к себе прямо за ушки, отчего у меня всё время сползали с носа на лоб куда-то мои дорогие очки… А Ирка себе мастурбировала тихонечко, трогала меня за правую сиську ладошкой и до всхлюпов и чмоканий страсно целовалась с Элизабетткой взасос!.. Я закашлялась, когда Лиз задрожала вся опирающимися сзади на стол руками и особенно жопою, сильно сжала свои пухлые ляшки и стала впрыскивать мне струю за струёй свой сок любви чуть ли не в самое горло… - Лизка, бля… - я говорила с трудом. – Я же чуть не захлебнулась… исз-за тебя!.. И очки мою дужку погнула… Прикинь, если бы я вообще утонула – а ну делайте мне теперь искусственное дыхание, вы – мокрощелки! И они сразу сделали – а куда им было девацца ж?! Только щекотно это было до того, что я сама чуть не поописалась, когда они барахтали меня по столу и целовались в самые неприличные мне места и особенно под мышки и в рот!.. А потом я взяла Ирку прямо на окне, чтобы она позагорала интимностями!.. Она сначала выбрыкивалась – не хотела, штоб её может видел весь микрорайон такою давалкою – но я закинула одну её ногу на шпингалет, а вторую засунула у стенки за батарею, и из неё получилась такая красивая бабочка-махаон с пушистой пиздой, што я сразу влюбилась в неё третий раз за неделю и второй в этот день… У меня сиськи вымокли все исз-за них и живот – белая блузка так и липла теперь промоченная насквозь ко мне всей. А я бешенно влизывалась мамочке в сладкую киску и от страсти кусалась губами за её пушистые волоски… А Лиз ещё ей сосала достатый из топа сосок… Ну, и Ирка тогда и не выдержала – она атарвала мою голову от пизды в самый нужный момент, притянула к себе за лицо и впилась губами мне в рот; а внизу я почувствовала собою вся, как сильной струёй она проканчиваецца прямо мне на живот и в трусы… И стояла, как дура, потом перед ними и смотрела, чего из всего этого вышло: им-то, бля, нифига – они в своих разноцветных лоскутах от версачи хоть мокрыми хоть сухими одинаково нарядно смотрелись; а все мои собственные педодежды (полчаса с ними гладилась же всё утро, блин!!) смело можно было экспонировать в музее на смотр-конкурсе «Социальная незащищённость – какая она?»… Я развесила тогда всё это просушить на весеннем палящем солнце и присела на окно – расслабицца, вдохнуть запах пылающей всюду сирени и, наконец, отдохнуть… И вот как раз-то в тот миг, когда я прикуривала отобранные у них перед тем как изгнать их из стен педучреждения обоих импортные папиросы, и когда толком-то уже ни о чём и не думала… Дверь тихо скрипнула, приотворилась, и вполне невинно-выглядящий с физиономии темп-грузчик наш Фёдор-Матвей просунул свою загорело-веснушчатую рожу в пустую директорскую: - Маргарита Олеговна, … Ой!..
|
||||
Версия 1.0 2008 - 2009 |
||||